С 23-х лет работал врачом в сельской участковой больнице. Затем – врач скорой помощи в Ленинграде, далее заведующий подстанцией, заведующий организационно-методическим отделом Городской станции скорой медицинской помощи.
В студенческие годы прочитал многие работы Маркса и Энгельса, Ленина. В мединституте товарищи звали сталинистом. В КПСС долго не вступал, считая звание коммуниста слишком высоким для себя. Позднее понял, что должен участвовать в решениях, принимаемых парторганизацией. По поручению партбюро возглавил народный контроль, что позволило мне узнать всё наше учреждение. Правда, из-за этого бывали конфликты с начальством.
Окончил вечерний факультет института марксизма-ленинизма. В перестройку по моей инициативе наша парторганизация направила письмо в ЦК КПСС с требованием исключения Горбачёва из партии. После 91-го года я примкнул к Н. Андреевой, но перестал поддерживать отношения, после того, как в 93-м меня не взяли в отряд, отправлявшийся на защиту Белого Дома.
Советские медработники и технический персонал – обычные люди. Большинство работало нормально. От тех, кто на работе мог позволить себе выпивку, мгновенно избавлялись. Бывали нарушения оперативной работы, это наказывалось. В курилке обменивались информацией; в основном разговаривали о разных случаях оказания помощи больным. Не помню разговоров о зарплате, о семье, о доме, об одежде, обуви, всём том, что является предметами потребления. Вроде бы мало кого интересовали даже зарубежные новости. Большинство из нас работало на две ставки, дома в основном отсыпались.
В перестройку стали вести разговоры о том, что происходит в органах власти. Обожали Ельцина – как же – борец с привилегиями. О привилегиях только и было разговоров. Спасибо прессе. Я говорил сотрудникам о Ельцине:
– Взгляните, мы таких подбираем под забором.
– Ну что Вы, Айзи Зиновьевич! Это всё подстроено.
Естественно – это были разговоры о дефиците, о рыночной экономике, о благоденствии в развитых странах Запада. К коммунистической пропаганде отношение стало отрицательным. У большинства наружу полезли потребительские желания и мечты. Свободы слова и прав человека им в отличие от «творческой интеллигенции» хватало; не хватало барахла. Думаю, что это подспудно жило в большинстве душ. Слишком мало было времени для воспитания нового человека.
Захват массового сознания рыночной идеологией, с моей точки зрения, произошёл благодаря картинке пустых полок у нас и полных на Западе – с предварительной организацией тотального дефицита, организацией межнациональных конфликтов, с перманентным антисталинизмом, перерастающим в антисоветизм и антикоммунизм. Я думаю, что всё это упало на благодатную почву тотальной серости населения, культивируемой, начиная с Хрущёва. Всё политическое воспитание масс сводилось, грубо говоря, к примитивной трактовке социализма и безудержному восхвалению компартии. Потихоньку культ труда уступал место культу потребления.
На моей подстанции была партийная ячейка в 25 членов КПСС. Большинство из них было в специализированной токсикологической бригаде, в которой зарплата была выше и отпуск вдвое длиннее. Обычно врач или фельдшер подавал заявление о приёме в КПСС, а после вступления, обращался к главному врачу с просьбой о переводе в эту бригаду.
В конце 1991 года у меня на подстанции осталось 3 коммуниста, включая меня. Это к вопросу об идейности членов КПСС и карьеризме.
Представление о карьерном росте у тех, кого я знал, связывалось с членством в КПСС. Основания для этого были. Так, заведовать подстанцией мог беспартийный специалист – сколько угодно. Но заместитель главного врача по медицинской части уже утверждался горкомом КПСС. Предпочтения понятны, но совсем скоро членство в партии перестало играть важную роль для карьеристов. Наступали совсем другие, совсем дикие времена.
Ханин Айзи Зиновьевич, к.м.н., заслуженный врач РФ.
